 |
 |
ИЗ НОВЫХ СТИХОВ
ИЗ КНИГИ «ОСТРОВ ЯВЬ» (2005) ИННЕ И ВАЛЕРИЮ СЛУЦКИМ В чащобах выдумки стоит не-птичий свист, как липкий не-туман, бессмыслица повисла. У вас в теплице рай: там смысл растет из смысла и, отлетев, пускает корни в смысл. Так, завсегдатаев перенимая тон, на выставках и в болтовне антрактов опомнишься: искусство не фантом, и мир вокруг не свалка артефактов. Предметы и душа сливаются всерьез, оставив променад гарцующей рекламе. И греет мысли ход, как в холод греет пламя. И от прозрения недалеко до слез. 2003 ОТКРОВЕНИЕ ...И звезда с звездою говорит. М. Л. Полно разглагольствовать впустую о «существовании» всего. Вещь не существует – веществует. Существует – только Существо. Ни планета, ни звезда, ни вакуум, ни поля энергий мировых неспособны обратиться знаком без меня, означившего их. Глянь-ка: вирус, хромосомный локус вещество умеют обращать в некий знак на входе... Вот он, Логос. На живом – творения печать. Не заквасить жизнь из неживого! Лишь в уме поэта (иногда) в духе откровений богослова со звездою говорит звезда. 2003 ПРОРОЧЕСТВО В ДУХЕ ИСАЙИ Жаль только, жить в эту пору… Н. А. Некрасов Я вижу: символ мира украсил общий дом – зеленый лист инжира на бело-голубом. Не пляшет серп над ратью. Скруглён зубастый щит. Распятье рукоятью из горла не торчит. Был избран для искуса Ицхак ли, Исмаил? Спроста ли казнь Исуса Господь благословил? Кого считать за «ближних»? Как примирять людей? Кто праведнее: книжник? Подвижник? Добродей? Шумят авраамиты! Но в центре – «Не убий». Воздвигнут вал защиты от внутренних стихий. Я вижу: в общем храме служители Творца сомкнулись головами над свитком без конца. 2003 АДРИАТИКА Л. Чернину 1 Рассыпан рафинад по камешкам лесистым. Лагуны голубы. Заливы огибать и соснами лечиться – последний дар судьбы. Сиреневые, серые местами, просторы за косой. А там, где повелят, серебряные стаи трепещут полосой. Всю Адриатику, от Истрии картинной до черногорских круч, вдруг рассекает, кажется, единый венецианский луч. 2 Венеция. Венец. Державы венценосной приподнятая бровь. Биенье плавников передается вёслам от мышечных бугров. Открыто свету влажное пространство, и воздух закалён, как этот сплав: как сводов мавританство и гречество колонн. Вот завершенье долгого усилья (наскокам не чета): привод фронтона, купола и шпиля под рыбий хрящ креста. 3 Славянским овчарам, лесничим, краболовам, перехватившим власть, трудолюбивым и ясноголовым, не выткать эту вязь. А жить на островах – и выпадут на долю две дюжины отчизн и вёсла – продолжением ладоней, предплечий, плеч, ключиц. Но в герб ложатся с древним постоянством кинжал, кошель, алтарь. И родич мой, купец венецианский, безжалостен, как встарь. 2003 * * * Елене Игнатовой Не бродил я ранней ранью с влажным туесом в бору. Знаю, в чем не добираю и уже не доберу. По тропинке небывалой из квартиры на луну нестираемый трехпалый след в порошу не вомну. Но и так поймали ноздри духоте наперекор первоснега запах острый, одиночества простор. 2004 ПАМЯТИ Ю.С. ... с этим выживет лишь тот, «Стихи для пустот в рисунке», 1977 Мой друг был график от Бога. Как знал он, водя пером, где мало надо, где много? – Должно быть, сам Аполлон подсказывал. Вечно пялясь на лес, ледоход, закат, он вдруг вытягивал палец: «Гляди, интересно как!» С бутылкой в джинсовой сумке, бывало, бродим полдня. Стихи для пустот в рисунке росли в ответ у меня. Я жил то в неге, то в сплине и думал – способ найду волнение точных линий задать в словесном ряду. Но графики навороты не стали садом стихов. Мой друг предпочел пустоты и символы вместо слов. 2004 * * * Ветер панаму сорвал и погнал. Думалось – шаг, и догонишь, а глянь-ка: пляшет, несется, упала в канал, скрылась, беглянка. Облик меняют почти на глазах в поле случайности люди-протеи. Вот и плетусь без панамы назад с чувством потери. Глупость, а будто хлестнули ремнем на-смех (посмейся же с ними!) зевакам. Текстом реальности ошеломлён. Явственным знаком. 2004 ИЗ ИОАННА Валерию Слуцкому В жаркий день присел он у колодца из сандалий вытряхнуть песок. И постиг, что толку нет бороться (даже рот внезапно пересох), – что на круг привычный не вернется, что теперь он Бог, теперь он Бог. Дан алмаз, он требует огранки. Сталь скрошится под его ребром. А рука груба, как на рубанке. «Дай мне пить», – сказал он самарянке, зачерпнувшей кожаным ведром. «Просишь пить? Но ты из иудеев, им у нас просить запрещено, потому-то с ними и не делим ничего, чем для себя владеем, будь то крыша, хлеб или вино. Вам молиться в – Иерусалиме, нам – на этом велено холме. Ну, да что я с баснями своими Пей, мой господин, вот только имя назови мне, чтоб держать в уме». «Знала б имя – ты б меня просила о воде, в какой у всех нужда. Выпьешь – не возжаждешь никогда, вот какая в ней сокрыта сила. К вечной жизни сносит та вода. Бог есть дух, и только духа ради тянутся ко храму ли, к холму. Время близко: вы не овцы в стаде – не на сем холме и не во граде поклоняться будете Ему». Он припал к воде нетерпеливо, пил и пил, а женщина ждала. И глаза он поднял, и от дива вздрогнул: колосящаяся нива тучей небеса заволокла. 2004 ЦУНАМИ Б. Орлову Левиафанова зевота в глуби глубин – и двести тысяч душ, как маленьких животных, прилив сгубил. Там пировали и постились, отыскивали жен, мужей – у пагод маленьких и маленьких гостиниц в сто этажей. Расселись по архипелагам пристойно жизнь вести – те с Буддой маленьким, те с маленьким Аллахом, те с крестиком в горсти. И было с древности расписано подробно: кто главный, кто слуга. И маленьких слонов таскать учили бревна, топтать врага. Там желтый рис, там багровеет манго, и в редкий год под ритуалами скопившаяся магма войной рванет. Тела, как в сари, завернули в мифы, умы в чалму… Не помогло – схватиться в кровь за рифы, доплыть к челну! Мы обнаруживаем, вздрогнув: ответственность на нас. Какой у них, ко всем чертям, сейсмограф? – один намаз. Чтоб в нужный час народы отгонялись от кратеров, пучин, их надобно волочь из магии в анализ, брыкаться отучив. Лишь при навязанном единстве людских пород огромный человек сумел бы народиться – стихиям окорот. 28 декабря 2004 – 13 января 2005 * * * М. Богославскому К славянской речи: клавиша delete бездействует, и мне ее не надо. Хотел и я в переизбытке яда от своего чужое отделить. Но как мне дышится, когда в листве словесной оттенками, которых больше нет, хохлацкий, чешский, польский ли, словенский пленяет цвет – осенний жаркий цвет! Я встал, ушел и вспоминать не буду, кто в верхних жил, кто в нижних этажах. Теперь, сосед Саиду и Махмуду, я только им – злокозненный чужак. Я выживу в песках, но чтобы пелось, чтоб я еще поплакал, полетал, мне нужен этот лад, мне нужен этот мелос, вот эта кривизна лекал! Чужая неприязнь уже почти не жалит. Я здешний – от пустыни до горы. Но пусть меня безмолвно окружают снега мои, луга мои, боры! Как в многолетней дружбе или в браке, несходством тайно держится родство, и то, что было принято за накипь, берет в кристаллы речевой раствор. За той чертой, где кончились утраты, где души обращаются в стихи, меня взволнует звательное «братэ», и я тепло откликнусь: «Ма, ахи?»* 2005 *Что, брат мой? (ивр.) НЕЗНАКОМКА Вокруг твоих плеч оголенных пространство сгустилось настолько, что в воздухе вязла рука, извращая маршрут свой, когда я протягивал руку за рюмкой настойки, а ей-то, руке, назначалось к тебе прикоснуться. Вокруг твоих бабочек-слов просияло: попался! попался! И я заскользил, как по льду, потеряв расторопность. И чудом сумел удержаться. Почуял, что это опасно: куда там – лицо потерять, костей не собрать, если грохнусь. 2005 * * * Александру Вернику В геометрии единой – где ни тронешь, вздрогнет вся – жизнь соткалась паутиной, между стенами вися. И когда ее узоры сном, как солнцем, обольет, что ни узел – местность, город, вязкость жизни, возраст, год. Намекают: всё прочувствуй в ярком свете – как артист. Видно, время швабре шустрой между стенами пройтись. 2005 * * * Науму Басовскому Где б ни находился, – сны о небывалом. Помнишь, проезжая полустанок детства: прямо и налево – солнечным бульваром в бесконечных бликах тянется Одесса. Позади норильских четырехэтажек, выскочив на трассу, узнаёшь мгновенно: прямо и налево – будет Сивцев Вражек, только не обычный – сказочный, как Вена. Были мы в Равенне. Были мы в Толедо. Сон к исходу жизни с явью перемешан. Как пойдешь за Ришон прямо и налево, – начался Чернигов, весь в цвету черешен. 2005 * * * Запихай меня лучше, как шапку в рукав… О. М. Полно, Осип Эмильич, хотите – свезу в Галилею. Предпочтительно в марте, когда розовеет миндаль. Вдоль дорог эвкалипты кипят, образуя аллею, и белеет Хермон, сохранив на вершине февраль. Иордан и притоки – источники водного шума. А под пологом ветхим, откуда равнина видна, патриарх Авраам и потомок его, Еошуа, продолжают беседу за чашей густого вина. Под Иудиным деревом ярким, в селении мирном им Пречистая Дева готовит лепешки и мед. Вот она обернулась: из дома окликнули – «Мирьям!» Вот она улыбнулась и полдник двоим подает. Завитком возвращается время, пыльцою сдувается возраст. Разноречий домашних никто не выносит на суд. И великое племя людей на глазах обретает прообраз. Да и чаша на полке: обмоют, нальют, поднесут. 2005 * * * Сцены побоищ. Огромные фрески. Красок и форм соразмерные всплески. Бьющихся группы. Конские крупы. Копья, мечи, живописные трупы. Раненым, судя по лицам, не больно. Минимум крови. Балет, а не бойня. В залах героев, где царствует мрамор, ни одного – не с культей, так со шрамом. После триумфа – куда их девали? Право, не все ж от гангрены сгнивали. Статуи здесь горделивой повадки. Как на подбор, мускулисты и гладки. Хватка. Отвага. Богов благосклонность. Тот, с кем победа, – в мраморе вечен. Полон достоинства. Не изувечен. А ко всему и солидная касса: хватит с лихвой для большого заказа – позолотить исполнителя руку (сдавшую меч за ваянья науку), чтоб идеальным тебя изваяла. Собственно, в этом и суть идеала: хватка, отвага, богов благосклонность. Славы заслуженность. Власти законность. 2005, Италия * * * Инне Гершовой-Слуцкой Неповторимое «Чезаре!» услышишь в Риме на базаре над рядом в рыбном серебре. И этот звук, наполнив уши, скользит, как парусник по суше, к адриатической заре. Мы резво Форум исходили и задержались у плиты. А там, на Цезаря могиле лежали свежие цветы! 2005 * * * Наташе Под колоколом поклонения, над правдой хлеба и воды – воображения и гения неизгладимые следы. Разбоем, торгом и политикой от века жизнь оплетена. А на ландшафт из фресок вытекли небесные полутона. И ангелы Бонфильи в розовом, за сотни лет не затемнясь, пылают негасимым отзывом на зов. – Откуда это в нас? Неведомо. 2005, Италия МОЛЛЮСК Затерянный средь миллиардов тварей, по прихоти природы, я моллюск. Размычка, смычка – весь инструментарий. Двустворчат Бог, которому молюсь. Мне ведомы и мука, и нирвана. Я чувствую сквозь холод и тепло состав молекулярный океана в местах, куда по дну приволокло. Но вот приходит миг бесповоротный: закрался в келью твердую мою постылый привкус – серный и азотный. Нет, не снаружи. Это я гнию. И ради перламутровой изнанки какое-то чужое существо возьмет с песка – нет, не мои останки, лишь створку от жилища моего. 2005 * * * Валерию Слуцкому Не влекло к сообществам и кастам. Надо с Богом жить наедине. Веры нет ни пастырям, ни паствам, успокоившимся на вранье. В гуле шествий, месс и церемоний, место указующих душе, чувствую тоску о фараоне. Мой Христос – не ваш. И мой Моше. Мир, горящий красками экрана, ворожащий верою-блесной, страшен, как раздвинутая рана, чуть проходишь виртуальный слой. И лишь там, униженный, заблудший, слышишь сквозь мучение и гнев: ангелы наитий и созвучий шумом крыл гласят о доле лучшей – слиться с Духом, плотью отболев. 2005
|