Анатолий Добрович - Линия Прибоя

Как я трушу день за днем
быть растоптанным толпой!
Я ступаю, словно гном,
невесомою стопой.
Постоянно я томим
ложью губ своих и глаз.
Я устал, как старый мим,
от рисованных гримас.

С пошляками толковать,
хлопать вора по плечу
и сочувственно кивать
своему же палачу...
Я бы смыл засохший грим,
не играя до конца,
только страшно, что под ним
не окажется лица.

2. АХ, МОЖЕТ, РАЗ

Ах, может раз, а может, два,
а может, три, а может, чаще -
винтообразно бьёт вода
в открытый рот струёй журчащей,
и в самый зной, и в самый зной
она доводит до озноба,
когда до боли ледяной
она бурлит, буравит нёбо.
Среди пустынь, среди степей
она как громом поражает.
Не утоляет, пей, не пей,
а только жажду порождает.

Ах, может, раз, а может, два,
а повезёт, так без отбою -
душа жива, душа жива,
звенит водою ключевою.
Господь простит, Он всё простит,
когда в зенит она взовьётся,
и даже боль, и даже стыд -
всё это счастьем назовётся.
И лишь в одном не согреши:
не верь хуле и нареканьям,
живой родник своей души
не перекрой лежачим камнем.

3. ВРАЖДА, ЛЮБОВЬ И РИСК

Вражда, любовь и риск, три огненные сферы,
три древних божества из пламени и серы.
здесь вечная игра, что нам выходит боком,
и здесь проходит грань меж дьяволом и Богом.
Меж дьяволом и Богом
вот здесь проходит грань.

Вражда, я так боюсь своей и чьей-то крови.
Победный наш пирог имеет вид надгробий.
Из черепа вино без ужаса не пьётся.
Безумно и грешно веселье превосходства.
Веселье превосходства - безумно и грешно.

Любовь, ты так странна холодным сочетаньем
тревожных чутких нег с жестоким обладаньем.
Какое из начал дано залогом страсти?
Нас душит по ночам нахватанное счастье.
Нахватанное счастье нас душит по ночам.

О как бы я любил огонь и трепет риска!
Но, метя высоко, в случайность верить низко.
И как смотреть в глаза своей душе бессмертной,
когда слепой азарт за жертвой просит жертвы?
За жертвой просит жертвы
слепой людской азарт.

Вражда, любовь и риск ...(и т.д. - повторение 1-й строфы)

4. ЗЛАТОУСТ

Серая земля, белый снег.
Жёлтый березняк, алый куст...
Мой тебе поклон за ночлег,
город над прудом, Златоуст.

Я на всё глазасто гляжу,
весел, как турист налегке.
Я-то и по жизни брожу,
словно бы в чужом городке.

Жаль, что я не твой - и не свой.
Жаль, что я во всех - и ни в ком.
Прошлое опало листвой,
будущее - мокрым снежком.

Дал бы мне Всевышний корней,
дал бы мне ума, дал бы чувств -
может, я не почве твоей
рос бы, словно куст, Златоуст...

5. ЭТО РАССВЕТ - ИЛИ ЗАКАТ

Это рассвет - или закат.
Бред фонарей. Дрёма небес.
Кто-то позвал. Кто-то исчез.
Мокрый асфальт. Шинный накат.
Кто-то позвал. Кто-то исчез.

Зова домой, звука рожка
ждут города, словно стада.
Ты как трава. Ты как вода.
Жизнь не сладка. И не горька.
Ты как трава. Ты как вода.

Руки при мне. Горсть сигарет.
Спички при мне. И облака.
Но не любовь. И не тоска.
Вот уж чего нет, так уж нет, -
но не любовь. И не тоска.

Кто-то позвал. Кто-то исчез.
Мокрый асфальт. Шинный накат.
Это рассвет. Или закат.
Бред фонарей. Дрёма небес -
это рассвет. Или закат.

6. ТА ТИШИНА

Та тишина, когда лежит вратарь,
под рёв и свист раскинув зря ладони.
Та тишина, в которой смотрят кони
на солнца застывающий янтарь.

Та тишина, когда раскрыт побег.
И можно сесть: уйти уж не сумеешь.
Та тишина, когда чуть-чуть жалеешь
тюремщиков, топочущих к тебе.

Та тишина, где дети кормят львов,
еще живых и чудом не добитых.
Та тишина, где даже нет обиды,
а только боль и детская любовь.
Та тишина, что в рифму к вышине,
когда дышать, как перед смертью, ново.
Та тишина, в которой тает слово.
Та тишина, которая во мне...

7. ДЕДУШКА МЕНДЕЛЬ

Дедушка Мендель глядит с портрета
с ветхой книгой в руках, с тихим криком в глазах.
На Украине лежишь ты где-то -
где-то в России твой род зачах.
Небо степное в тяжёлых тучах.
Нет надгробий во рву. Козы щиплют траву.
Твой дорогой незнакомый внучек -
я на земле на чужой живу.

Минули внука твои заботы.
Всё же внук не поймёт: в радость жизнь или в гнёт?
Верно, в одни шестигранные соты
может пчела отдавать свой мёд.
Чёрная копоть и жёлтый пламень! -
это наши цвета: кровь черна и желта.
Голову в плечи и молча закрыться руками -
это твоя и моя черта.

Дедушка Мендель, взгляни на флаги!
Мы глаза остудим белым и голубым.
Мы хоть в могиле хлебнём, как из фляги, отваги,
прежде чем оба уйдём, как дым.
Дедушка Мендель, взлетим до самых высот!
Сколько в мире дорог в край, где был с нами Бог!
Там мы увидим,
как сабра весёлый
в свой сад виноградный
ягнёнка несёт ,
и растворимся над ним, как вздох.
И растворимся над ним, как вздох.

8. РАЗГРАБЛЕНЫ СНЫ

Разграблены сны, как закрытый музей.
Чужие светила засели на небе.
Последние лица последних друзей
всё реже склоняются в ласке и гневе.

И чьи-то упрёки, и чья-то беда,
ещё достигая, уже огибают:
как будто бы знают, что им не сюда,
что вздохи, как бабочки, здесь погибают.

Глазницы мои проломила тщета
любовей, смятений, надежд, гореваний.
И море, гремящее с пеной у рта,
то сносит меня, то в песок зарывает.

9. НЕ ГРУСТИ, СТАРИНА

Не грусти, старина, не грусти, старина:
только слабым является истина,
та, что высмеяна и освистана
и в музее безделок выставлена.
Ложь воинственна и неистова:
лупит в колокол, сыплет искрами.
Но без устали и в безвестности,
как ручей на открытой местности,
пробивается голос истины.

Не кричит она и не свищет она.
Не начитана и не высчитана.
И не в лоб она, не по морде она.
Не носить её вроде ордена.
Не носить её вроде стигмата -
это найдено, а не достигнуто.
И преемниками эта истина
для того лишь и будет выстрадана,
чтобы помнили: Не грусти, старина.
Не грусти, старина. Не грусти, старина.

10. СНЕЖНЫЙ ВУЛКАН

Конская шея со вздутыми венами,
белая шерсть, мускулистый изгиб -
над муравьиными частыми стенами
по перекатам откосов и глыб:
это над лепетом природоведческим
выступил в небо и льнёт к облакам
несоразмерный ни с чем человеческим
над Петропавловском снежный вулкан!

Бухта слепила, как медь казначеева.
В пасть океана взгляни - и замри.
Штурман парома сказал со значением:
"Здесь окончание русской земли".
Вон ты куда меня выставил, Господи!
Видно, в Авачинской только губе
мне назначалось помыслить о доступе
к истине сердца, к себе и к Тебе.

Знаю, что всё у людей одинаково,
но под конец одинокого дня
буду я помнить о той, что заплакала,
на материк отпуская меня.
Буду я помнить, как стенами частыми
мы укрывали находку свою,
как очутились мы в ночи камчатские
в центре земли, а Москва - на краю.

Памятью мучимся, памятью лечимся.
Входит во сны и встаёт к облакам
несоразмерный ни с чем человеческим
над Петропавловском снежный вулкан!

11. А ВОТ ЕДЕТ ВОЗЧИК

А вот едет возчик. Стара его лошадь.
И ноги волочит, и ноздри в пыли.
А где-то едет праздник. Булыжник грохочет.
И звон бубенцов, и звон бубенцов
от небес до земли.

А вот едет Федя в своём драндулете.
Колесом в кювете, другим - в колее.
А где-то едет праздник в хрустальной карете.
И звон бубенцов, и звон бубенцов,
как монеты в ручье.

А вот едет поезд, качает вагоны.
А из глаз оконных ударил закат.
А где-то едет праздник, никак не догонит.
И звон бубенцов, и звон бубенцов
невпопад, невпопад.

А вот еле-еле трехтоночка едет.
Позади соседи. У борта семья.
А праздник был возчик. А праздник был Федя.
А праздник был поезд. А праздник был вечер.
А праздник был я.

12. Я РУССКИЙ, ЕВРЕЙ, УКРАИНЕЦ, ПОЛЯК

Я русский, еврей, украинец, поляк,
я стык четырёх психологий.
На мне в галицийских пшеничных полях
скрестились четыре дороги.
Стояло местечко на стыке дорог
училищем братства и розни.
Я верил, что братство - господень урок,
а рознь - это дьявола козни.

Я пел с литургией в церковном чаду:
я славил Христа воскресенье.
Во мгле синагоги, открытый суду,
я плакал под кантора пенье.

Я видел деревья и пыльный майдан
сквозь окна цветные костёла.
И я никому ничего ни отдам -
ни слова, ни вздоха, ни стона!

То сердце моё, и любовь, и тоска,
и жизни блаженная сказка.
Я верил, что нежность моя - на века,
а злоба - минутная маска.
Я верил, что нас Провиденье свело -
сойтись не достало лишь силы.
Я помню, как братство травой проросло
из братской забытой могилы.

Я куст винограда, возросший вот здесь,
на этом единственном склоне.
И в гроздьях лиловых особая смесь -
редчайший букет благовоний.
Спасибо, Всевышний, что к правде ведёшь
по страхам, обидам, потерям.
"Четырежды предал" - я слышу галдёж.
Отвечу: "Четырежды верен!"

13. БАРОККО

Древесина
клавесина.
Виолина, альт и бас.
Вносят свечи. Топят печи.
Дышат деки.
Это сбудется сейчас... (мелодия).

Начинают. Уплывают
на смычковых кораблях.
И форшлаги,
словно флаги,
словно флаги,
развеваются в морях... (мелодия).

Брезжат ноты
сквозь пустоты,
образуя свет и мрак.
Бьётся хаос
в двери пауз,
круг описан -
это делается так: (мелодия).

Непрерывность,
неизбывность
откровений и затей.
О наука
жизни звука,
о наивность -
мудрость Бога и детей! - (мелодия).

14. НЕ ТО ЧТОБ ЗАНЕМОГ

Не то что занемог, и женщины в метро
пока ещё глядят.
Как странно, что при мне адамово ребро
едва ль не в пятьдесят.
Прошедшее пришло,
волной меня накрыв.
Бессонно и светло
звучит былой мотив: (мелодия)

Сместились времена. Отец мне стал, как сын.
Он в детстве - значит, юн.
Понять бы где мой дом, и что сказать в такси -
сменилось столько лун.
У этого угла
в грядущий летний дождь
меня уже ждала
стареющая дочь... (мелодия)

Дорогу перейти - и ты уже в летах,
над собственной судьбой.
Не то чтоб одинок, не холоден, - а так,
труба трубит отбой.
Но знать я не хочу,
что сыграна игра,
и заново грущу
о Еве из ребра.

В сон
мимо старых лип и стен
пролетел,
пролетел ночной Шопен,
ночной
Шопен -
зачем?..

15. КТО-ТО СДАЛСЯ, КТО-ТО СПОРИТ

Кто-то сдался, кто-то спорит.
Кто-то сам надел оковы.
Но судьба чего-то стоит,
потому что мы знакомы.
Нам советоваться не с кем
ни сегодня и ни завтра.
Если толком приглядеться,
нас не ждут ни юг, ни запад -
ждут наветы и погромы.
И среди вражды повальной
нет земли обетованной,
кроме той, где мы знакомы.

И когда я, кем-то выдан,
закричу, на смерть влекомый,
не хочу, чтоб ты хоть видом
показал, что мы знакомы.
Я умру, а ты останься,
ибо нас раз, два - обчёлся.

Никому не будет счастья,
если нас не будет вовсе.
Здесь незыблемы законы.
Улыбайся, гость незваный.
Нет земли обетованной,
кроме той, где мы знакомы.

16. Я ХОТЕЛ БЫТЬ ПОЭТОМ

Я хотел быть поэтом. Убивался, молился об этом.
Оказалось, не так мне всё это было надо.
Не по чину мне бюст и посмертный музей
и противна эстрада.
А нужны только лица немногих друзей,
две зажжённых свечи
потеплевшего взгляда.

Я хотел быть имущим - и себя всё иначил и мучил.
Оказалось, не так мне всё это было надо.
Вот я гол, как пришёл, перед скорым концом,
а не гложет досада.
Мне следить бы в окне удивлённым мальцом
за полётом листвы
пожелтевшего сада.

Передать бы мне сыну, что я в жизни открыл сердцевину.
Оказалось, не так-то сыну всё это надо.
Он и сам налегке собирается в путь
не на поиски клада,
а хотел бы всю жизнь прогулять как-нибудь,
уцелеть, не пропасть
среди общего ада.

Я хотел быть поэтом.
Я им был - и покончим на этом.

17. ВАЛЬС ДЛЯ ЯСЬКИ

Видишь влюблённых, Яська: их откормили.
Видишь, как строят глазки автомобили.
Падают на пол злые дети,
вся их душа теперь в конфете, -
может быть, мы избегнем, Яська, может, избегнем.
Словно патрон в обойме, юноша в каске.
Тешат овец на бойне радио-сказки.
Мир взбудоражен, как Житомир:
в моде бюстгальтер пятый номер, -
может быть, мы избегнем, Яська, может, избегнем.
Едут, сверкая лаком, автомобили.
Взяли бревно и хряка, нас позабыли.
Перед бревном склоняют флаги,
хряку на стол кладут бумаги, -
вот уж чего нельзя избегнуть,
может, привыкнем.
Может, привыкнем.

Видишь, ступает аист: он убивает.
Мальчик роняет ранец - он убегает.
Кто-то в глаза пальнул оленям,
жизнь хороша, а мы не ценим, -
может, беда научит, Яська, может, научит.
Видишь, выносят свиток: это обои.
Два террориста скрытых сели на боинг.
Бабки торговки в пыльных космах
каждую ночь выходят в космос, -
может, мы их полюбим, Яська, может, полюбим.
Вот увезли усопших мусоровозы.
Вот залетают в борщик винтострекозы.
В небе парит венец терновый,
землю дождём поит Чернобыль, -
вот уж чего нельзя избегнуть,
может, не вспомним.
Может, не вспомним.

Видишь влюблённых, Яська: их откормили.
Видишь законных, Яська: лошади в мыле.
Падают на пол злые дети, кто-то змею несёт в букете,
видишь у пса слеза, как яшма,
ах, не смотри туда, где страшно,
может, в нору забьёмся к людям,
сходим в кабак, чего-то клюнем, -
может быть, мы избегнем, Яська,
может, избегнем.

18. МЕДОТОЧИВЫЕ УСТА

Медоточивые уста. Медоточивая гитара.
Быть может, это неспроста: за умолчанья наши кара.
Ступают юноши в права, одежды ангелов скупают,
и где нам виделся провал, - они по облачку ступают!

О этот жёлтый мёд гитар, во тьме горящий взглядом рысьим!
В него влипаешь, как комар,
и с ним, тянучим, едешь к высям
вослед за ложечкой витой из серебра иль мельхиора,
и пресыщенье красотой нам обещается не скоро.

Они вгоняют в лузу шар
в едва заметное касанье,
они вонзают звон гитар
в само Священное писанье.
Почти экстаз, но чуть расчёт.
Почти музей, но чуть витрина.
А в усилителях растёт
зловещий голос Лоэнгрина.

Медоточивые уста. Медоточивые гитары.
Быть может, это неспроста...
А может, я - завистник старый!

19. ТЫ ОТБЫВАЕШЬ В ТУ СТРАНУ

Ты отбываешь в ту страну,
где на цепочке тишину
гулять выводят.
Где всё в труды вовлечено -
и в то же время ничего
не происходит.
Чему происходить, когда пора сходить
на берег Стикса?
Ты робко бунтовал, потом погоревал,
потом обвыкся.

Пройти гимнасткой по бревну,
взлететь с орбиты на Луну,
взрастить ребёнка...
Превозмогая ход вещей,
жить, очевидно, горячей,
но трудоёмко.
И что б ни превозмог, тебя карает Бог,
ломает случай.
Нечаянный зевок, отмытый от тревог,
был миг твой лучший.

Давай расстанемся без слёз.
Повисший в воздухе вопрос
не нами задан.
Всё запредельное во мгле,
а что осталось на Земле,
назвали адом.
Не вечен этот путь, спины тебе не гнуть
над новой пашней.
Забудешь обо всём и будешь унесён,
как лист опавший.

Ты отбываешь в ту страну,
где на цепочке тишину
гулять выводят...

2О. О ГАЛИЛЬ!

Голубые провалы, Галиль, Галилея,
отлоги уступы твои.
У тебя на груди, от простора немея,
Кинерет колышет ладьи.
А ночами в ответ на огни Водолея
над холмов чернотой
вьётся рой золотой.
О Галиль, Галиль, о Галиль, Галиль!
О Галиль.

Я летал по тебе, по лихим серпантинам,
и книзу снимались орлы.
И снималась душа к неоглядным долинам,
с лесами сходила во рвы.
И слова об Отце, изречённые Сыном,
отдаляясь на шаг,
отдавались в ушах.
О Галиль, Галиль, о Галиль, Галиль!
О Галиль.

Эти тайны небес, эти ритмы нагорья.
Журчит родниками гряда.
Выше уровня мысли,
ниже уровня моря
сливаются свет и вода.
И срывается с уст восьмигласное "Gloria!" -
утверждается быль,
чей свидетель - Галиль.
О Галиль, Галиль, о Галиль, Галиль!
О Галиль.

21. ПОМНИ СОЗДАТЕЛЯ ТВОЕГО (из Экклезиаста)

Помни Создателя твоего. Помни Создателя твоего. -
Доколе не пришли тяжелые дни
и годы, о которых
ты будешь говорить:
"Нет мне удовольствия в них".

Помни Создателя твоего. Помни Создателя твоего. -
Доколе не померкли солнце и свет
и луна и звёзды.
И не нашли
новые тучи
вслед за дождём -
в тот день,

когда задрожат стерегущие дом,
и содрогнутся мужи силы,
и перестанут молоть мелющие,
потому что их мало осталось.
И содрогнутся глядящие в окно,
и будут запирать двери на улицу, - о!
Когда умолкнет звук жерновов
и будешь ты ставать на крик петуха,
и смолкнут дщери пения,

и высоты им будут страшны - о!
И ужасы на дорогах - о!
И зацветёт миндаль,
и отяжелеет кузнечик, и осыплется каперс - о! -
ибо уходит человек в вечный дом свой,
и готовы его окружить на улице плакальщицы.

Помни Создателя твоего. Помни Создателя твоего.

Доколе не порвалась серебряная цепочка,
и не разорвалась золотая повязка,
и не разбился кувшин у источника,
и не обрушилось колесо над колодезем, -

наслаждайся жизнью с женой, которую любишь
и которую дал тебе Бог под солнцем на все твои дни;
всё, что может рука твоя делать, по силам, делай,

потому что в могиле, куда ты пойдешь,
нет ни дела, ни размышленья, ни знанья, ни мудрости.

Помни Создателя твоего. Помни Создателя твоего.

Все труды человека - для рта его,
а душа его не насыщается:
не насытится око зрением,
не наполнится ухо слушаньем.
И похвалил я веселие,
потому что нет лучшего для человека под солнцем,
чем пить, есть и веселиться.

Суета сует! Всё - суета.