Валерий Слуцкий

Поэзия, из которой смотрю

Книги стихов Анатолия Добровича «Монолог» (2000) и «Линия прибоя» (2003) для меня (в море подобий) стали чаемым берегом. Глубина пространства пяти творческих десятилетий. Драматичная, светлая, ироничная, умная (лаборатория мысли) эта поэзия требует долгого освоения. Но одним она забирает сразу – пронзительностью особой душевности. Понимаю, у каждого, кто знает поэзию А.Добровича, сложилось (есть к чему пристраститься) любимое, ключевое. Для меня (не в умаление остальному) «Вальс для Яськи» – запавшая клавиша щемящего переживания.

 

Видишь влюбленных, Яська: их откормили.

Видишь, как строят глазки автомобили.

Падают на пол злые дети,

вся их душа теперь в конфете, –

может быть, мы избегнем, Яська, может избегнем.

(…)

Пересиливаю желание цитировать полностью. На контрасте уже состоявшегося события, возвращаюсь мысленно к моменту знакомства – прорыву к подлинности.

Помните испытание, затеянное Кощеем? Стоит шеренга царевен, все, так сказать, на одно лицо, а Иванушка (дурачок или умный) меж подобий должен признать настоящую. Такая вот аналогия. Все, что может подлинная поэзия в ряду таковой по видимости – это быть подлинной. Остальное – проблема узнавания. В фольклорном наиве вроде бы пчелка помогла, села на щеку настоящей царевны. Где в поэзии подсказывающая «пчелка», объективное нечто, отличающее безусловное? Профнормативность (феномен нашего времени) столь высока и тиражируема, что стала буфером, зоной хаоса, девальвирующим заслоном, через какой импульсу подлинности отчаянно-тяжело заявиться или же быть востребованным.

На случайной странице открываю книгу стихотворений. Нечто вроде (без такой установки) момента истины, «тестирования» на слово. Это не значит, ежели что «не так», тут же и брошу. Речь об исходной видения, точке глядения – буду ли смотреть «из стихов» или же «на стихи». «Из стихов» – в единственном случае, а именно, совпадения слова с «вещью»,  сказал – и стало. Такую данность можно назвать (ассоциация понятна) «творящим именованием». До всего – смысла, образных преломлений, формо-фактуры. Смотрю «из стихов» по факту «вещного» соучастия. Как достигается сей эффект? Эффект ли? Достигался ли автором? Нет. Не то, не другое. То есть, то и другое – после, как «обустроенность», а вначале – «чем» обустроено. О поэзии, из которой смотрю, о поэтах, с какими совпал видением, могу, припоминая, сказать – «вначале было слово». Так говорю о стихах Анатолия Добровича.

Вот он, момент истины – узнавания «слова», рáзумного, т.е. светлого (мыслящего самое себя).

Осень, осень, детства отголосок

из тоннелей парковых аллей.

Тонут скамьи в лиственных заносах.

Медь платанов. Замша тополей.

Горький дым от ворохов и копен…

«Осень», – сказалось, и – стала «Осень». Именно та, какая увидится во второй, третьей строке. Феномен «творящего именования», если хотите, в обратной последовательности раскрытия зримостей. Осень может быть разной: ранней, поздней, дождливой, всякой. Как сотворилась названностью грустно благостная золотистость? Не знаю. Повторяется слово, а данность – уже другая. Первая – осень собственно. Вторая – «осень» воспоминания. Стиховая подлинность сравнима с магнитом, притягивает частицы выразительно-значимых субстанций. Строится всем – от графики букв до звукописи. Вот пример. Первая – «Осень», вторая – «осень». С прописной и строчной. Даже это рисует. Первая – передо мной, «крупным планом» буквальности, вторая уменьшилась, отдалилась, видится в перспективе – тоже буквальной и вместе – мысленной, возвращающей невозвратное. Сотворилась и тут же подтвердилась последующим, содержательным двуединством – далью воспоминаний и далью парка.

Осень, осень, детства отголосок

из тоннелей парковых аллей.

Инверсия «детства отголосок» по реальности безусловна. «Детства» – вначале, «пропущено» – «моего». Не пропущено, совместилось, воткалось в соткавшуюся отдельность – «солярис» памяти с вещно-щемящим фантомом жизни. Возник и объяснился «Из тоннелей парковых аллей» «отголоском» (на него переместился луч) детской возни. «Помнить» уменьшилось до «напомнить», до – детишек в парковой глубине, таких же, как «я» когда-то, до – как-будто «сам» среди них. Прошлое с настоящим, две ипостаси парка, две дали, два плана выражены друг другом в уловимо-неуловимом взаимоуступлении образов.

Тонут скáмьи в лиственных заносах.

Медь платанов. Замша тополей.

Горький дым от ворохов и копен.

Согласитесь, буквальность оптического эффекта. Видение навелось на резкость – смотрение из «сейчас» и «здесь». Это – возвращение в «Осень», пристальность, одухотворенная грустью. Задерживаешься на каждом слове, забирающем в собственное пространство, в космос приближенной «вещности». «Тонут» – пауза погружения, «путешествие в слово» (Мандельштам – о поэзии), «скáмьи» – пауза, успеваешь в остановленном произнесении «опустить» ударение на «и» (нормативно – и так, и так) и снова «поднять» на «а» (спинку скамьи, скульптурно возвышенную ударением). Ну конечно, сиденья «тонут» (нижнее «и»), утоплены в «лиственных заносах» – пауза. Рассматриваешь опавшую, нет – опадающую листву, потому что смотрение переносится на «источник» добавляющегося слоя – «Медь платанов». «Медь» – промельк видения, акцентная пауза на «платанах». «Металличностью» звука и образа различена, выявлена телесность (плоть) стволов (тоже в звукописи именования). Выделенность «платанов» навевает что-то еще. Догадку. Их присутствие не «само собой». Это – взор-возвращение оттуда, где они не растут. В подтверждение – «Замша тополей». «Замша» («смотреть» перешедшее в «присмотреться»), замшевая изнанка листьев, в ритмическом, соответственно, аллитеративном фокусе, «м-ш» материализовалось в звуко-фактуру на фоне (не более) «тополей», видящихся периферийным зрением. Взгляд, поднятый к кронам (привлечен опаданием), снова уловлен (достоверность слившегося с природой смотрения) «горьким дымом» и переведен (как прежде) к «источнику» – «…дым // от ворохов и копен». Опять перекатываю ударение «вóрохов»-«ворохóв», правильно – как понравится, к тому же ритмически вариативно (в «скáмьях» было метрически однозначно). Подвижность произнесения – подвижность лиственных «ворохов» и – неподвижность (закрепленное ударение) зримо массивных «копен».

Смена планов, приближение-удаление, остановленность в поле зрения, «выставление резкости» – добавляющий выразительность оптический обертон объясняется (в обратной последовательности) должной метафорой, непредсказуемо-обязательной, то есть, не вызвана предыдущим, но его проясняет в новой определенности.

Ко глазам аллею, как трубу,

поднеси – увидишь бег полосок.

Стоп! Зрительная труба. Где-то в начале есть, присутствует. Пробег узнавания. Во второй строке. Так и увиделись «тоннели» аллей – секциями трубы (как бы со стороны и – глядя в нее), неуловимо-точно. Возвращаюсь в проявленную «предметность» дивной метафоры.

Ко глазам аллею, как трубу,

поднеси – увидишь бег полосок.

Подумалось, предпочтительней – «к». Нет. Нежелательная рефлексия тут же оказывается «творящей». Выразительность «о» притянулась «магнитом» подлинности, «овеществившись» (ощущение реальности действия) в изобразительную деталь – кружок окуляра. И – «бег полосок» (достоверность ищущего смотрения). Око трубы, прозревающее в гадательной укрупненности:

Это спицы светятся в колёсах?

Или у детей светловолосых

тень волос колышится на лбу?

«Погоди, – слышу вопрос, – возможно ли, в самом деле, всё связать, учесть, предуготовить. Мог ли поэт предвидеть и запрограммировать выразительное единство стольких как-будто случайных разностей? Не твоя ли это интерпретирующая фантазия?». Я готов ответить. «Сконструировать» целостность поэтической многозначности, действительно, невозможно. Стиховая подлинность (потому и сравнил с «магнитом») – это среда раскрытия жизненных «множеств» в выразительно-«вещной» общности. В «магнитном поле» поэтической достоверности (где таковое есть) содержательность (эстетическая, смысловая), в данном стихотворении – драма воспоминаний, навалившаяся «громадой осени», «самоорганизуясь» (суть поэтическое мышление), узнается ретроактивно. Складывающийся «рисунок» достоверной строки, строфы, целого (в нашем примере – от южной осени до реальности севера) не боится укрупняющей пристальности. «Увеличительное стекло», поднесенное к настоящей вещи, выявит новые связи, значимости, проницания. Кратность «линзы» – кратность обогащения. Подлинность не имеет рамок, не ограничена глубиной. Творимое и творящее медитативное пространство. Пристальности боится подобие. Рассыпается, поднесенное (ближе дозволенного) к глазам. Выдает (и только) хаос несоответствий.

Для эссе о поэте мало погрузиться в живую «вещность» выбранных строк (здесь – из стихотворения «Возвращение»). О поэтическом творчестве Анатолия Добровича существуют развернутые статьи. Там рассказано. Я же хотел восполнить пробел. Предъявить буквальность переживания. Цель этих записок – поделиться радостью прямочтения, описать момент узнавания творящего слова.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Осень, осень, детства отголосок

из тоннелей парковых аллей.

Тонут скамьи в лиственных заносах.

Медь платанов. Замша тополей.

Горький дым от ворохов и копен.

Сладкий запах холода в тени.

Осень, вкус арахиса и кофе,

дымные и солнечные дни!

 

Ко глазам аллею, как трубу,

поднеси – увидишь бег полосок.

Это спицы светятся в колёсах?

Или у детей светловолосых

тень волос колышется на лбу? –

Это клёны задают вопросы

то себе, то небу. Это осень

по ладоням смотрит на судьбу.

 

Шорох, шорох, шорох под ногами.

Здесь мы с папой в шахматы играли…

На глазах у клёнов жгут листву.

 

Я уеду, я вернусь в Москву!

Больше трогать этого не надо,

дай пощады, осени громада,

я давно на севере живу.